Автор: Шошана Бродская

В последние дни Министерство социального обеспечения и прокуратура подали иск на 600 тыс. шек. против трех граждан – Лори Шем-тов, Моти Лейбеля и Амира Шифермана, блоггеров, которые пишут в своих порталах о негативных явлениях в работе службы социального обеспечения. Речь идет о людях, несправедливо (по крайней мере, по их мнению) лишенных родительских прав, которые, отчаявшись добиться справедливости через государственные инстанции и потеряв доверие к судебной системе, стали собирать компромат на социальную службу и распространять его через интернет, зачастую не стесняясь в выражениях.

Нисколько не оправдывая грубости и личные оскорбления в сети, заметим все же, что когда наши солдаты и полицейские на блокпостах выслушивают в лицо не менее жестокие оскорбления от ультралевых активистов, не скрывающих своей единственной цели – деморализации и демонизации стражей порядка при исполнении ими служебных обязанностей, то ни армии, ни прокуратуре не приходит почему-то в голову подать иск на виновных; а ведь это происходит регулярно на протяжении десятков лет.

Здесь же речь идет о людях, которым разрушили жизнь, чьих детей приговорили к сиротству при живых родителях. Даже если это было оправдано с точки зрения пользы детей (а общественность этого никогда не узнает) – этих скандалистов по-человечески можно понять. Не говоря уже о том, что им, в отличие от левых активистов, деятельность которых полностью оплачивается иностранными антиизраильскими фондами, неоткуда взять не только 600 000 шек. штрафа, но и средства на оплату мало-мальски опытного адвоката (для суда с государством, все издержки которого оплатит налогоплательщик).

Мы тут обронили фразу – “общественность этого никогда не узнает”. Вот с нее-то нужно и начать всю историю. Почему не узнает? Чтобы это понять, нужно разобраться, как работает социальная служба.
Основная единица социальной службы в Израиле – это местная социальная работница.
Социальная работница – это, вроде бы, человек с академическим образованием и специальной подготовкой. Что это за образование и подготовка? Поскольку по должности ей приходится заниматься целым ворохом самых различных проблем, она изучает и психологию, и юриспруденцию, и медицину, и еще много чего.

При этом за отведенное на получение академической степени время настоящим специалистом ни в психологии, ни в юриспруденции, ни в медицине она стать не может (каждая из этих областей по отдельности требует не только многолетнего интенсивного изучения, но и гораздо более высокого уровня начальной подготовки и интеллектуальных возможностей, выявляемых психометрическим экзаменом, чем уровень, требуемый для учебы на социального работника). При этом на фоне людей, которые эти области не учили совсем, она считает себя специалистом, и таковой воспринимается другими государственными службами – полицией, прокуратурой, судами и т. д. Зачем им во что-то вникать, когда специалист уже разобрался и дал свое заключение?..

Как к социальной работнице поступает информация? Иногда к ней обращается с жалобой “пострадавшая” сторона – скажем, разведенная жена, которая не хочет, чтобы ее бывший муж встречался с детьми (излагая события, разумеется, со своей точки зрения). Иногда она собирает информацию о проблемных семьях в своем районе через работников дошкольных учебных заведений и школ, сотрудниц поликлиник и центров “Типат халав”, из полицейского участка и просто от соседей.

Нет никаких сомнений, что эта информация может быть однобокой, предвзятой, непроверенной и пр.; в еврейской традиции есть закон – не выслушивать претензии одной стороны в отсутствие другой, но как раз в работе социальных служб этот закон нарушается повсеместно. После поступления информации социальная работница выделяет случаи, действительно требующие, по ее мнению, вмешательства социальных служб, и подает эти сведения (в своей интерпретации) своему непосредственному начальнику – муниципальному чиновнику службы социального обеспечения (“пакид саад”).

“Пакид саад” (по образованию – также социальный работник) обязан провести следствие по каждому представленному ему делу. При этом, в отличие от полиции и прокуратуры, он не обладает ни физическими, ни материальными возможностями, ни знаниями, чтобы провести полноценное расследование. И зачастую – даже минимальным необходимым для этого временем (в ситуации, связанной с опасностью для жизни и здоровья детей, например). Поэтому он принимает решение, основанное на его впечатлении о фактах, представленных социальной работницей, и представляет его на утверждение специальной комиссии муниципальной социальной службы (“ваадат ѓахлата”).

Эта комиссия, в идеале, должна состоять из специалистов в разных областях – психологов и психиатров, экономистов, социологов, юристов-криминалистов и пр. В реальности, конечно, такой высокопрофессиональный состав удается собрать очень редко. В комиссию собираются такие же социальные работники, как и сам “пакид саад”, что фактически приводит к волюнтаризму и принятию спонтанных решений. Они обсуждают представленные факты, зачастую не приглашая на беседу объект обсуждения, выносят решение и подают его на утверждение в суд.

Суд, как правило, безоговорочно принимает сторону социальных служб и утверждает их решение. Только на этом этапе “обвиняемый” с удивлением может узнать, что на него не только завели “дело”, но и уже вынесли приговор – например, запрет появляться в радиусе километра от дома бывшей супруги или запрет встречаться с детьми. За что? В этом ему еще предстоит разобраться.

А разобраться непросто, потому что заседания “ваадат ѓахлата” проходят за закрытыми дверями и не протоколируются. Разумеется, из соображений защиты частной жизни пострадавших, безопасности свидетелей и т. п. А параллельно – для снятия ответственности с чиновников социальной службы, берущих на себя функции судьи, прокурора и адвоката, врача любой специальности и пр., не имея для этого ни знаний, ни инструментов. Общественность действительно никогда не узнает правду, просто потому, что у каждой стороны “правда” своя; но решение выносится на основании одной из этих “правд”, или на основании формальных правил. Обвиняемый получает только сухое резюме: “Вас обвиняют в том-то и том-то”. На основании каких фактов? Откуда информация? Какими мотивами руководствовалась комиссия, принимая то или иное решение?

Мотивов этих может быть множество.
Например, такой: если детей оставить с родителями, то этой проблемной семьей должна будет продолжать заниматься местная социальная служба, у которой весьма ограниченный бюджет и человеко-ресурсы. А если сдать их в интернат, то дальше ими будет заниматься государство, и на местном уровне проблема окажется решена раз и навсегда.
Или так: “Если в моем квартале социальных случаев окажется слишком мало, я попаду под сокращение штатов.”

Нет, конечно, мы не собираемся выставлять всех социальных работников эдакими бездушными чудовищами, ломающими людям жизнь из бюрократических или карьерных соображений. Наверняка среди этой категории государственных служащих, как и в любой другой, большинство – честные и самоотверженные работники, искренне старающиеся помочь людям, получая за это, кстати, мизерную зарплату. Но если среди них есть хотя бы небольшой процент карьеристов и бездушных бюроктатов (а такие есть, к сожалению, везде), то с учетом безраздельной власти над подопечными, низкой квалификации и нулевой ответственности за свои решения они имеют возможность наносить непоправимый вред обществу, не неся за это никакого наказания.

Но на самом деле, все обстоит еще хуже.
Что происходило в обществе раньше, когда не было социальных работников?
Например, соседи обращали внимание, что некий человек бьет свою жену или издевается над детьми. В совсем криминальных случаях они могли, конечно, обратиться в полицию; но в большинстве случаев соседи понимали, что вызывать полицию глупо и решать проблему придется им самим. Некоторые, конечно, осуждающе качали головой и продолжали жить по принципу “моя хата с краю”, но другие вызывали соседа на разговор, упрекали и стыдили.

Могли пожаловаться главе общины (скажем, раввину), который своим авторитетом, угрозой бойкота и т. п. заставлял того человека вести себя прилично. В любом случае, члены общины осознавали, что асоциальное поведение одного из них – это проблема всех, и решать ее нужно общими силами. Ответственность за решение проблемы лежала на каждом из них.

Сейчас ответственность за воспитание детей и поведение взрослых лежит… на государстве. Сосед бьет жену – этим должен заниматься социальный работник. Ребенок хронически не готовится к урокам – это проблема не учителя, а социального работника. Подросток терроризирует малышей – идем не к папаше, а к социальному работнику. Одинокий старик не может себя обслужить – вместо “тимуровской команды” из соседских детей единственная его надежда – социальный работник…

Да, наверное, в этом больше порядка и стабильности. Но какую цену мы за это платим? Права и ответственность всегда идут рука об руку. Перекладывая с себя ответственность на государство, мы автоматически передаем государству и свои права – право на выбор системы ценностей и стиля воспитания, на тайну частной жизни, право на семью, на детей… Что же мы возмущаемся, когда государство распоряжается этими нашими правами по своему усмотрению?..

Дальше – больше. Безответственность социальная порождает безответственность финансовую (вся страна живет в овердрафт…), безответственность политическую (“после нас – хоть потоп…”) и т. п. Нужно ли продолжать?..