Люблю бродить по улицам Арада,
Когда его окутывает тьма.
Ночного воздуха бодрящая прохлада,
И аромат цветов вот-вот сведёт с ума.
И небо звёздное, сияя чистотой,
Как будто бы Арад благословляет.
И вносит в сердце благостный покой,
И мысли светлые в душе моей рождает.

* * *
У каждого из нас своё memento mori –
Рефлексией былого бытия
В нём отражаются и радости и горе,
Все составляющие личностного «Я».
Вся наша жизнь: падения, успехи,
Трагикомедии, возвышенный порыв,
Ошибки, отступленья и прорехи,
Любви и дружбы испытанья на разрыв.
Всё интегрируется в зрелом размышленье,
Когда мы движемся к началу своему.
Memento mori – это то движенье,
Когда эмоций нет – всё отдано уму.
У каждого из нас своё momento mori –
В нём мы оцениваем наше бытие,
Когда от зрелости мы к старости приходим
И с грустью думаем о прожитом житье.

* * *
«Во всякой мудрости,- сказал Экклезиаст,-
Есть толика великая печали.
Кто сеет знание, тот умножает скорбь» –
Вещают смертным древние скрижали.
Но страсть к познанью трудно истребить,
И человек от века, изначально,
Стремится всё познать и изучить,
Что может также кончится печально

* * *
Сравнил однажды годы жизни Боссюэ
С гвоздями, вбитыми по линии в стене:
Как длинен в перспективе этот ряд!
Но лишь всего, увы, на первый взгляд.
А выйми эти гвозди из стены –
В ладошке детской вместятся они.

* * *

Чарльз Дарвин утверждал и, право, не напрасно,
Что мы произошли от обезьян.
В теории его всё, вроде бы, и ясно.
А вот в концепции мне видится изъян.
Действительно. Ведь Маркс сказал когда-то:
Лишь человек есть ключ к познанью со-примата,
Или, попросту говоря,
Познанье обезьян есть смысл начать с себя.
И, наблюдая все обычаи и нравы,
Я думаю: а так уж ли неправы
Все те, кто так настырно утверждает
Что без людей и обезьян в природе не бывает.

* * *
На первый взгляд, тяжёлый труд Сизифа,
Нам всем известного из греческого мифа,
Никчемен, глуп, бессмыслен, говорят,
Но…это лишь всего на первый взгляд.
Сизиф умён, настойчив, дальновиден.
В труде он видит смысл, что нам, увы, не виден.
Он катит камень свой от века и до века
С самоотверженностью суперчеловека.
Сизифов труд тяжёл и вреден, и опасен,
И думает Сизиф подчас, как он несчастен.
И всё же, скажем так, Сизиф ещё не видит
Тот горестный финал, что суждено увидеть.
Пройдут века, тысячелетья, эры,
И камня, и горы уменьшатся размеры –
Гора в банальную равнину превратится,
И в камешек валун тяжелый обратится.
Расслабится Сизиф, и, глянув на равнину,
Он разогнёт с трудом натруженную спину
И сядет в позу он «Мыслителя» Родена,
Избавившись навек от трудового плена.
Но позже он поймёт: миф был и будет мифом,
Ему же никогда уже не быть Сизифом,
И будет он сидеть, угрюм и безучастен,
И с ужасом поймёт, как он теперь несчастен,
Что только лишь тогда он счастлив-то и был,
Когда по склону вверх валун с трудом катил.

* * *
Не верьте тем, кто скажет вам:
«Я сделаю тебя счастливым»
Не верьте вкрадчивым словам,
Не верьте и посулам лживым!
Всё это ложь и суета,
Украшенные словесами:
Ведь ваше счастье и мечта
Твориться может только вами.
А что касается меня,
То я скажу вам в одночасье,
Что ни на грош не верю я
В извне принесенное счастье.

У каждого свои пристрастья,
Свой к счастью путь, своя стезя
И даровать кому-то счастье,
Как дарят вещь, отнюдь нельзя.
Ведь наше счастье не вне нас –
Нас осчастливить невозможно,
И скажем прямо, без прикрас,
Что стать счастливым очень сложно.
Не может быть счастливым тот,
Кто жизнь как пищу потребляет,
Тот, кто от жизни всё берёт,
Но ничего не возвращает.

Быть счастлив может человек,
Реализуя своё «Я»,
Когда он счастия субъект
И созидатель бытия.
И в жизни всё преодолев
Сомненья, страхи и ненастья,
Быть может только человек
Творцом своей судьбы и счастья.

* * *
Отсутствие ума и нищета ментальности
Твердят, что человек – объект национальности
Но нужно ль обладать высоким интеллектом,
Чтоб знать, что он её является субъектом?

* * *
Уже давно твердит весь свет:
«Там жизнь прекрасна, где нас нет»
Но ведь известно всем от века:
Не место красит человека,
И жизнь прекрасна только там,
Где место красит лишь он сам.

* * *
Мы с временем играем в подкидного,
И хоть подчас у нас все козыри в руках,
Оно, искусней шулера любого,
Нас бьёт и оставляет в дураках!

* * *

Плывём домой по Дарданеллам…
На море штиль, барашки за кормой,
И чайки в небе пухом ярко-белым
Летают в бирюзе над головой.
И кажется, что моря безмятежность
И белые барашки за кормой,
Рождают в людях искреннюю нежность
И благостью проникнутый покой.

* * *
Однажды, страстию к познанию горя
Поставил Диоген себе задачу века –
В Афинах днём, при свете фонаря
Найти он попытался человека.
И, с фонарём в руках, бредя на агору,
Людей встречал он занятых и праздных –
Один тащился к рынку поутру,
Другие кайф ловили в сплетнях разных.
Одни сердились, глядя на него,
Двусмысленно другие улыбались:
Зачем и почему, а также для чего
Он взглядом мерил тех, которые встречались?
Но человека он в Афинах не нашёл,
Вернулся в бочку, разочаровавшись.
Терзаясь мыслями – туда ли он пошёл
Иль цель поставил, в ней не разобравшись?
И, право же, терзался он не зря.
Он так и не решил задачу века.
Не понимая, как, при свете фонаря,
В Афинах людных не нашёл он человека…
Любой из нас отнюдь не Диоген.
Мы – представители совсем иного века.
Фонарь нам ни к чему, не покидая стен,
Должны в самих себе искать мы человека.

* * *

Прошли тысячелетия, но прав был Диоген –
И нынче, как тогда, в местах, где многолюдно,
В стенах просторных залов, и даже вне их стен
Найти, как прежде, человека очень трудно.

* * *

Из всех двенадцати апостолов Христа,
Служивших ему слепо и покорно,
Я б выделил Фому, и неспроста.
Один лишь он сказал, что воскрешенье – спорно.
Фома не принимал на веру чудеса –
Он верил в фактов доказательную силу.
И в вознесении Христа на небеса
Не счёл он доводом разрытую могилу.
Христу он верил, истово внимал,
Но сомневался в том, что совершилось чудо.
И, вопреки сомненью, не предал,
Не поступил он так, как поступил Иуда.
Надуманы людьми все в мире чудеса.
Но не ума они творенья, а лишь веры.
И смертный, взор свой устремляя в небеса,
Хвалу поёт Христу, подчас без всякой меры.
Тертуллиан был безусловно прав –
Когда, не мудрствуя, заметил как-то мудро:
«Я верю в нечто, разум свой поправ,
Поскольку нечто это, в принципе, абсурдно».
В абсурдности и смысл, и сила чуда,
Здесь факт и логика, и здравый смысл мертвы.
И в вере в чудо не было бы худа,
Но делает она нас пленниками тьмы.
С времён Христа торгует церковь чудом.
Ведь это главный церкви реквизит –
Абсурд и ложь не держит здесь под спудом,
В торговле ими не возможен дефицит.
И всё же, вряд ли стоит лицемерить,
И вера – не всегда проклятие и зло.
Ведь человек и жив, пока во что-то верит,
А кто в безверье жил, тому не повезло.
В себя, в друзей, в добро, бесспорно, надо верить.
В безверье полном в мире жить нельзя.
И всё ж Фома был прав, хочу я вас заверить,
Неверьем в чудо сохранил он своё «Я».

* * *

Сорвалось с ветки яблоко, скатилося по склону,
И тяготения закон открылся вдруг Ньютону.
Будь это груша – мы бы без сомненья
Не знали б до сих пор законов тяготенья.
Хотел я умолчать, в чём гениальность и секрет,
Но всё ж своё молчанье я нарушу
И всем, кто в гении стремится, дам совет:
«Под яблоню садитесь, не под грушу!»

* * *

Я не прошу у бога ничего –
Не нужен мне ни рай его, ни ад,
Пусть рухнут все творения его,
Но … сохранится шук и ир Арад!